����������� "������ � ��������" � �������������, ������������ � �������.

 

В свободный вечер попал на Грачевку.

Послушав венгерский хор в трактире "Крым" на Трубной площади, где встретил шулеров -- постоянных посетителей скачек -- и кой-кого из знакомых купцов, я пошел по грачевским притонам, не официальным, с красными фонарями, а по тем, которые ютятся в подвалах на темных, грязных дворах и в промозглых "фатерах" "Колосовки", или "Безымянки", как ее еще иногда называли.

Разносчики на Трубной площади, сзади здание с трактиром "Крым" (1900-1917) 

К полуночи этот переулок, самый воздух которого был специфически зловонен, гудел своим обычным шумом, в котором прорывались звуки то разбитого фортепьяно, то скрипки, то гармоники; когда отворялись двери под красным фонарем, то неслись пьяные песни.

В одном из глухих, темных дворов свет из окон почти не проникал, а по двору двигались неясные тени, слышались перешептывания, а затем вдруг женский визг или отчаянная ругань...

Передо мной одна из тех трущоб, куда заманиваются пьяные, которых обирают дочиста и выбрасывают на пустыре.

Около входов стоят женщины, показывают "живые картины" и зазывают случайно забредших пьяных, обещая за пятак предоставить все радости жизни вплоть до папироски за ту же цену...

Когда я пересек двор и подошел к входу в подвал, расположенному в глубине двора, то услыхал приглашение на французском языке и далее по-русски:

-- Зайдите к нам, у нас весело!

От стены отделилась высокая женщина и за рукав потащила меня вниз по лестнице.

-- У нас и водка и пиво есть.

Вошли. Перед глазами мельтешился красноватый свет среди пара и копоти. Хаос звуков. Под черневшими сводами огромной комнаты стояли три стола. На стене близ двери коптила жестяная лампочка, и черная струйка дыма расходилась воронкой под сводом, сливаясь незаметно с черным от сажи потолком. На двух столах стояли такие же лампочки, пустые бутылки, валялись объедки хлеба, огурцов, селедки. На крайнем к окну столе шла ожесточенная игра в банк. Метал плотный русак богатырского сложения, с окладистой, степенной бородой, в поддевке. Засученные рукава открывали громадные кулаки, в которых почти исчезала колода карт. Кругом теснились оборванные, бледные, с пылающими взорами понтеры.

-- Семитка око...

-- Имею -- пятак. На пе.

-- Угол от пятака...-- слышались возгласы игроков. Дальше, сквозь отворенную дверь, виднелась другая

такая же комната. Там тоже стоял в глубине стол, но уже с двумя свечками, и за столом тоже шла игра в карты...

Передо мной, за столом без лампы, сидел небритый бледный человек в форменной фуражке, обнявшись с пьяной бабой, которая выводила фальцетом:

 

И чай пил-ла, и б-булк-и ела,

Поз-за-была и с кем си-идела.

 

Испитой юноша, на вид лет семнадцати, в лакированных сапогах, в венгерке и в новом картузе на затылке, стуча дном водочного стакана по столу, убедительно доказывал что-то маленькому потрепанному человечку:

-- Слушай, ты...

-- И что слушай? Что слушай? Работали вместе, и слам пополам...

-- Оно пополам и есть!.. Ты затырка, я по ширмохе, тебе лопатошник, а мне бака... В лопатошнике две красных!..

-- Бака-то полета ходит, небось анкер...

-- Провалиться, за четвертную ушла... -- Заливаешь!

-- Пра-слово! Чтоб сдохнуть! -- Где же они?

-- Прожил! Вот коньки лаковые, вот чепчик... Ни финаги в кармане!

-- Глянь-ка, Оська, какой стрюк заполз!

Испитой юноша посмотрел на меня, и я услышал, как он прошептал:

-- Не лягаш [ Сыщик] ли?

-- Тебе все лягавые чудятся...

-- Не-ет. Просто стрюк шатаный...

-- Да вот сейчас узнаем...-- Он обратился к приведшей меня "даме": -- Па-алковни-ца, что, кредитного сво-во, что ли, привела?

Полковница повернула в говорившему свое строгое, густо наштукатуренное лицо, подмигнула большими черными, глубоко запавшими глазами и крикнула:

-- Барин выпить хочет. Садитесь, садитесь! Je vous prie! ^[ Прошу вас! (фр.)^]

-- Садись -- гость будешь, вина купишь -- хозяин будешь! -- крикнул бородач-банкомет, тасовавший карты.

Я сел рядом с Оськой.

-- Что ж, барин, ставь вина, угощай свою полковницу, -- проговорил юноша в венгерке.

-- Изволь!

-- Да уж расшибись на рупь-целковый, всех угощай. Вон и барон мучится с похмелья.

Мужчина в форменной фуражке лихо подлетел ко мне и скороговоркой выпалил:

-- Барон Дорфгаузен... Отто Карлович... Прошу любить и жаловать, -- он шаркнул ножкой в опорках.

-- Вы барон? -- спросил я.

-- Ma parole! Даю слово! Барон и губернский секретарь... В Лифляндии родился, в Берлине обучался, в Москве с кругу спился и вдребезги проигрался... Одолжите двугривенный. Пойду отыгрываться... До первой встречи.

-- Извольте!

И через минуту слышался его властный голос:

-- Куш под картой. Имею... Имею...

-- Верно, господин, он настоящий барон, -- зашептал мне Оська. -- Теперь свидетельства на бедность да разные фальшивые удостоверения строчит... А как печати на копченом стекле салит! Ежели желаете вид на жительство -- прямо к нему. И такция недорогая... Сейчас ежели плакат, окромя бланка, полтора рубля, вечность -- три.

-- Вечность?

-- Да, дворянский паспорт или указ об отставке... С чинами, с орденами пропишет...

-- Барон... Полковница...-- в раздумье проговорил я.

-- И полковница настоящая, а не то что какая-нибудь подполковница... Она с самим живет... Заведение на ее имя.

Тут полковница перебила его и, пересыпая речь безграмотными французскими фразами, начала рассказывать, как ее выдали подростком еще за старика, гарнизонного полковника, как она с соседом-помещиком убежала за границу, как тот ее в Париже бросил, как впоследствии она вернулась домой, да вот тут в Безымянке и очутилась.

-- Ну ты, стерва, будет языком трепать, тащи пива! -- крикнул, не оглядываясь, банкомет.

-- Несу, оголтелый, чего орешь, каторга!

-- Унгдюк! Не везет... А? Каково? Нет, вы послушайте. Ставлю на шестерку куш -- дана! На пё. Имею полкуша на пё, очки вперед... Взял. Отгибаюсь -- бита. Тем же кушем иду--бита... Ставлю на смарку --бита! Подряд, подряд!..

-- Проиграли, значит?

-- Вдрызг! А ведь только последнюю бы дали -- и я крез! Талию изучил -- и вдруг бита!.. Одолжите еще... до первой встречи... Тот же куш...

Опять даю двугривенный.

-- Ол-райт! Это по-барски... До первой встречи!..

Полковница налила пива в четыре стакана, а для меня в хрустальную кружку с мельхиоровой крышкой, на которой красовался орел.

Грачевка (Трубная улица) кадр из фильма"Дом на Трубной" (1928) 

Барон оторвался на минуту от карт и, подняв стакан, молодецки возгласил:

-- За здоровье дам! Ур-ра!..

-- А вы что же не пьете? Кушайте! -- обратилась ко мне полковница.

-- Не пью пива...-- коротко ответил я. В это время игра кончилась.

Банкомет, сунув карты и деньги в карман и убавив огонь в лампе, встал.

-- Шабаш, до завтра! Выкидывайтесь все отсель.

Игроки, видимо привыкшие ему повиноваться, мгновенно поднялись и молча ушли. Остался только барон, все еще ерепенившийся. Банкомет выкинул ему двугривенный:

-- Подавись и выкидывайся!.. Надоел ты мне. Куш под картой, очки вперед!.. На грош амуниции, на рубль амбиции! Уходи, не проедайся!

Банкомет взял за плечи барона и вмиг выставил его за дверь, которую тотчас же запер на крюк. Даже выругаться барон не успел. Остались: Оська, карманник в венгерке, пьяная баба, полковница и банкомет. Он подсел к нам.

Из соседней комнаты доносились восклицания картежников. Там, должно быть, шла игра серьезная.

Полковница вновь наполнила пивом стаканы, а мне придвинула мою нетронутую кружку:

-- Кушайте же, не обижайте нас.

-- Да ведь не один же я? Вот и молодой человек не пьет...

-- Шалунок-то? Ему нельзя,-- сказал Оська.

-- Ему доктор запретил...-- успокоила полковница.

-- А вот вы, барин, чего не пьете? У нас так не полагается. Извольте пить! -- сказал бородач-банкомет и потянулся ко мне чокаться.

Я отказался.

-- Считаю это за оскорбление. Вы брезгуете нами! Это у нас не полагается. Пейте! Ну? Не доводи до греха, пей!

-- Нет!

-- А, нет? Оська, лей ему в глотку!

Банкомет вскочил со стула, схватил меня одной рукой за лоб, а другой за подбородок, чтобы раскрыть мне рот. Оська стоял с кружкой, готовый влить пиво насильно мне в рот.

Это был решительный момент. Я успел выхватить из кармана кастет и прямым ударом ткнул в зубы нападавшего. Он с воем грохнулся на пол.

-- Что еще там? -- раздался позади меня голос, и из двери вышел человек в черном сюртуке, а следом за ним двое остановились на пороге, заглядывая к нам. Человек в сюртуке повернулся ко мне, и мы оба замерли от удивления.

-- Это вы? -- воскликнул человек в сюртуке и одним взмахом отшиб в сторону вскочившего с пола и бросившегося на меня банкомета, борода которого была в крови. Тот снова упал. Передо мной, сконфуженный и пораженный, стоял беговой "спортсмен", который вез меня в своем шарабане. Все остальные окаменели.

Он выхватил из рук еще стоявшего у стола Оськи кружку с пивом и выплеснул на пол.

-- Убери! -- приказал он дрожавшей от страха полковнице. -- Владимир Алексеевич, как вы сюда попали? Зайдемте ко мне в комнату.

-- Ну вас к черту! Я домой...

И, надвинув шапку, я шагнул к двери. На полу стонал, лежа на брюхе и выплевывая зубы, банкомет.

-- Нет, нет, я вас провожу!..

Выскочил за мной, под локоть помогая мне подняться по избитым камням лестницы, и бормотал извинения...

Я упорно молчал. В голове мелькало: "Концы в воду, Ларепланд с "малинкой", немец, кружка с птицей..."

"Спортсмен" продолжал рассыпаться передо мной в извинениях и между прочим сказал:

-- Все-таки я вас спас от Самсона. Он ведь мог вас изуродовать.

-- Ну, спас-то я себя сам, потому что "малинки" не выпил.

-- Откуда вы знаете? -- встрепенулся он и вдруг спохватился и уже другим тоном добавил: -- Какой такой "малинки"?

-- А которую ты выплеснул из кружки. Мало ли что я знаю.

-- Вы... вы... -- Зубы стучали, слово не выходило.

-- Все знаю, да молчать умею.

-- Вижу-с. Вот потому-то я хотел, чтобы вы ко мне в комнату зашли. Там отдельный выход. Приятели собрались... В картишки поиграть. Ведь я здесь не живу.

-- Видел... Голиафа, маркера, узнал.

-- Да... он под рукой сидел... метал Кречинский. Там еще Цапля... Потом Ватошник, потом...

-- Ватошник? Тимошка? Да ведь он сыщик!

-- Кому сыщик, а нам дружок... Еще раз, простите великодушно.

-- Помни: я все знаю, но и виду не подам никогда. Будто ничего не было. Прощай! -- крикнул я ему уже из калитки...

При встречах "спортсмен" старался мне не показываться на глаза, но раз поймал меня одного на беговой аллее и дрожащим голосом зашептал:

-- Обещались, Владимир Алексеевич, а вот в газете-то что написали? Хорошо, что никто внимания не обратил, прошло пока... А ведь как ясно -- Феньку все знают за полковницу, а барона по имени-отчеству целиком назвали, только фамилию другую поставили, его ведь вся полиция знает, он даже прописанный. Главное вот барон...

-- Ну, успокойся, больше не буду. Действительно, я напечатал рассказ "В глухую", где подробно описал виденный мною притон, игру в карты, отравленного "малинкой" гостя, которого потащили сбросить в подземную клоаку, приняв за мертвого. Только Колосов переулок назвал Безымянным. Обстановку описал и в подробностях, как живых, действующих лиц. Барон Дорфгаузен, Отто Карлович... и это действительно было его настоящее имя.

А эпиграф к рассказу был такой:

"...При очистке Неглинного канала находили кости, похожие на человеческие..."

Предыдущая глава

Следующая глава